Неточные совпадения
Главное препятствие для его бессрочности представлял, конечно, недостаток продовольствия, как прямое следствие господствовавшего в то время аскетизма; но, с другой стороны,
история Глупова примерами совершенно положительными удостоверяет нас, что продовольствие совсем не столь необходимо для счастия
народов, как это кажется с первого взгляда.
Перечитывая эти записки, я убедился в искренности того, кто так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки.
История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее
истории целого
народа, особенно когда она — следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление. Исповедь Руссо имеет уже недостаток, что он читал ее своим друзьям.
— Интересно, что сделает ваше поколение, разочарованное в человеке? Человек-герой, видимо, антипатичен вам или пугает вас, хотя
историю вы мыслите все-таки как работу Августа Бебеля и подобных ему. Мне кажется, что вы более индивидуалисты, чем народники, и что массы выдвигаете вы вперед для того, чтоб самим остаться в стороне. Среди вашего брата не чувствуется человек, который сходил бы с ума от любви к
народу, от страха за его судьбу, как сходит с ума Глеб Успенский.
Затем, при помощи прочитанной еще в отрочестве по настоянию отца «
Истории крестьянских войн в Германии» и «Политических движений русского
народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди полей, катятся от деревни к деревне густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
— Сам
народ никогда не делает революции, его толкают вожди. На время подчиняясь им, он вскоре начинает сопротивляться идеям, навязанным ему извне.
Народ знает и чувствует, что единственным законом для него является эволюция. Вожди всячески пытаются нарушить этот закон. Вот чему учит
история…
«Идиоты!» — думал Клим. Ему вспоминались безмолвные слезы бабушки пред развалинами ее дома, вспоминались уличные сцены, драки мастеровых, буйства пьяных мужиков у дверей базарных трактиров на городской площади против гимназии и снова слезы бабушки, сердито-насмешливые словечки Варавки о
народе, пьяном, хитром и ленивом. Казалось даже, что после
истории с Маргаритой все люди стали хуже: и богомольный, благообразный старик дворник Степан, и молчаливая, толстая Феня, неутомимо пожиравшая все сладкое.
Он крепко вытер бороду салфеткой и напористо начал поучать, что
историю делают не Герцены, не Чернышевские, а Стефенсоны и Аркрайты и что в стране, где
народ верит в домовых, колдунов, а землю ковыряет деревянной сохой, стишками ничего не сделаешь.
Много ужасных драм происходило в разные времена с кораблями и на кораблях. Кто ищет в книгах сильных ощущений, за неимением последних в самой жизни, тот найдет большую пищу для воображения в «
Истории кораблекрушений», где в нескольких томах собраны и описаны многие случаи замечательных крушений у разных
народов. Погибали на море от бурь, от жажды, от голода и холода, от болезней, от возмущений экипажа.
Так когда и мы все перебрались на шкуну, рассовали кое-куда багаж, когда разошлись по углам, особенно улеглись ночью спать, то хоть бы и еще взять
народу и вещей. Это та же
история, что с чемоданом: не верится, чтоб вошло все приготовленное количество вещей, а потом окажется, что можно как-нибудь сунуть и то, втиснуть другое, третье.
Татарский пролив и племенная, нередкая в
истории многих имеющих один корень
народов вражда могла разделить навсегда два племени, из которых в одно, китайское, подмешались, пожалуй, и манчжуры, а в другое, японское, — малайцы, которых будто бы японцы, говорит Кемпфер, застали в Нипоне и вытеснили вон.
— Мне не нравится в славянофильстве учение о национальной исключительности, — заметил Привалов. — Русский человек, как мне кажется, по своей славянской природе, чужд такого духа, а наоборот, он всегда страдал излишней наклонностью к сближению с другими
народами и к слепому подражанию чужим обычаям… Да это и понятно, если взять нашу
историю, которая есть длинный путь ассимиляции десятков других народностей. Навязывать
народу то, чего у него нет, — и бесцельно и несправедливо.
Пассивная, рецептивная женственность в отношении государственной власти — так характерна для русского
народа и для русской
истории [Это вполне подтверждается и русской революцией, в которой
народ остается духовно пассивным и покорным новой революционной тирании, но в состоянии злобной одержимости.].
Я живу в прошлом и будущем
истории моего
народа,
истории человечества и
истории мира.
Жизнь историческая, национальная, задачи
истории, борьба
народов и царств, великие исторические люди — все это казалось Л. Толстому несущественным, нереальным, обманчивой и внешней оболочкой жизни.
Ценность национальности в
истории, как и всякую ценность, приходится утверждать жертвенно, поверх блага людей, и она сталкивается с исключительным утверждением блага
народа, как высшего критерия.
Вынужденное всемирной
историей обращение к интересам международным, к историческим судьбам
народов и их взаимоотношениям обращает также и внутрь жизни каждого
народа, повышает и укрепляет национальное самочувствие и самосознание.
Мнение славянофилов о безгосударственности русского
народа требует больших корректоров, так как оно слишком не согласуется с русской
историей, с фактом создания великого русского государства.
Народ же русский таил свои силы, не выявил их еще целиком в
истории.
Мировая борьба
народов в
истории определяется не моральными прерогативами.
В христианской
истории нет одного избранного
народа Божьего, но разные
народы в разное время избираются для великой миссии, для откровений духа.
Отношения между русским
народом, которого славянофилы прославляли
народом безгосударственным, и огромным русским государством до сих пор остаются загадкой философии русской
истории.
Существуют страны и
народы, огромная роль которых в
истории определяется не положительным, творческим призванием, а той карой, которую несут они другим
народам за их грехи.
Если в
народе побеждают интересы покойно-удовлетворенной жизни современного поколения, то такой
народ не может уже иметь
истории, не в силах выполнить никакой миссии в мире.
Миссии
народов в
истории еще не выполнены, и существуют
народы и расы, которые не сказали еще своего слова, не выполнили своего дела, и им предстоят еще периоды высшего подъема.
Величие
народа, его вклад в
историю человечества, определяется не могуществом государства, не развитием экономики, а духовной культурой.
Христианский
народ может сознать себя
народом богоносным, христианским, народом-Мессией среди
народов, может ощутить свое особое религиозное призвание для разрешения судеб мировой
истории, нимало не отрицая этим другие христианские
народы.
Много есть загадочного в русской
истории, в судьбе русского
народа и русского государства.
Но бытие
народов и государств в
истории не сохраняется вечно, в неподвижных формах и границах.
История образования русской государственности, величайшей в мире государственности, столь непостижимая в жизни безгосударственного русского
народа, может быть понята из этой тайны.
Животное существование и удовлетворение элементарных интересов возможно и при оттеснении
народов и государств на второй план
истории.
Это совпадает с периодами особенного духовного подъема, когда судьбами
истории данный
народ призывается совершить что-либо великое и новое для мира.
Никакая философия
истории, славянофильская или западническая, не разгадала еще, почему самый безгосударственный
народ создал такую огромную и могущественную государственность, почему самый анархический
народ так покорен бюрократии, почему свободный духом
народ как будто бы не хочет свободной жизни?
Таким создала русский
народ история.
Загадочное выражение лиц древних
народов Востока, которое так поражает нас, европейцев, должно быть когда-нибудь разгадано на каком-то перевале
истории.
Много было великих
народов с великою
историей, но чем выше были эти
народы, тем были и несчастнее, ибо сильнее других сознавали потребность всемирности соединения людей.
На славянофилах лежит грех, что мы долго не понимали ни
народа русского, ни его
истории; их иконописные идеалы и дым ладана мешали нам разглядеть народный быт и основы сельской жизни.
— Без организации, без оружия, без людей, без открытой границы, без всякой опоры выступить против сильной военной державы и продержаться с лишком год — такого примера нет в
истории… Хорошо, если б другие
народы переняли. Столько геройства не должно, не может погибнуть, я полагаю, что Галиция готова к восстанию?
«
История других
народов — повесть их освобождения.
Отец сам рассказал нам, смеясь, эту
историю и прибавил, что верят этому только дураки, так как это просто старая сказка; но простой, темный
народ верил, и кое — где уже полиция разгоняла толпы, собиравшиеся по слухам, что к ним ведут «рогатого попа». На кухне у нас следили за поповским маршрутом: передавали совершенно точно, что поп побывал уже в Петербурге, в Москве, в Киеве, даже в Бердичеве и что теперь его ведут к нам…
Без насильственной реформы Петра, столь во многом мучительной для
народа, Россия не могла бы выполнить своей миссии в мировой
истории и не могла бы сказать свое слово.
Неактуализированность сил русского
народа в прошлом, отсутствие величия в его
истории делаются для Чаадаева залогом возможности великого будущего.
Она выразилась в его бунте против
истории и против всякого насилия, в его любви к простому трудовому
народу.
Идея, высказанная уже Чаадаевым, что русский
народ, более свободный от тяжести всемирной
истории, может создать новый мир в будущем, развивается Герценом и народническим социализмом.
После
народа еврейского, русскому
народу наиболее свойственна мессианская идея, она проходит через всю русскую
историю вплоть до коммунизма.
Чаадаев думал, что силы русского
народа не были актуализированы в его
истории, они остались как бы в потенциальном состоянии.
То, что Россия так огромна, есть не только удача и благо русского
народа в
истории, но также и источник трагизма судьбы русского
народа.
Общепринято мнение, что татарское иго имело роковое влияние на русскую
историю и отбросило русский
народ назад.
История русского
народа одна из самых мучительных
историй: борьба с татарскими нашествиями и татарским игом, всегдашняя гипертрофия государства, тоталитарный режим Московского царства, смутная эпоха, раскол, насильственный характер петровской реформы, крепостное право, которое было самой страшной язвой русской жизни, гонения на интеллигенцию, казнь декабристов, жуткий режим прусского юнкера Николая I, безграмотность народной массы, которую держали в тьме из страха, неизбежность революции для разрешения конфликтов и противоречий и ее насильственный и кровавый характер и, наконец, самая страшная в мировой
истории война.
Но в противоречии со своей пессимистической философией
истории он верил в будущее русского
народа.
Нет, кажется,
народа в
истории, который совмещал бы в своей
истории такие противоположности.